* Имя и Фамилия
Christina Grace | Кристина Грейс.
Крис.
*Раса/Возраст
Оборотень, семнадцать лет.
* Коротко о персонаже:
* Первое воспоминание Кристины нельзя назвать радужным: это надвигающийся на них с сестрой пацан лет пяти с острым осколком бутылочного стекла в руке. Он намеревался отнять у Кристины яблоко, которое она стянула из кухни детского дома, в котором жила с сестрой с трёх до шести лет.
* Несмотря на то, что девочкой Крис с детства была общительной и открытой, друзей и приятелей, столь распространённых в раннем детстве, в детдоме у неё не было. Дети Там были слишком жестоки: побои и унижения младших и воровство у старших было обычным делом. Крис тоже воровала – не без греха. Паёк в детдоме был ужасно маленький, а Кристина хотела есть. К тому же её сестра любила яблоки, а Крис любила сестру.
* Да, безумно любила. Сестры всю жизнь были очень близки, Кристина была единственной на всём свете, кто знал о слабостях Ирэн, а Ирэн была единственным близким человеком для Крис. Даже когда её пытались удочерить (а обычно брали именно её, желая оставить Ирэн в детдоме – просто с маленькой девочкой проблем меньше, чем со взрослой), Кристина бунтовала, сбегала, даже запустила в голову одному из возможных родителей вазой. За эту вазу её потом, между прочим, наказали.
* Лишь в шесть лет сестрам Грейс повезло – их удочерила семья, недавно потерявшая сына. Причём сыну этому было тоже шесть лет… В общем, Кристина одно время носила одежду их почившего сына, а потом – просто мужскую одежду. Возможно, это наложило некий отпечаток на личность Кристины: лет до пятнадцати – шестнадцати она была ужасной пацанкой. Постоянно бегала по городу, залезала в заброшенные здания, играла в мальчишеские игры, а попытка запихнуть её в платье превращалась в целую проблему.
* В школе в своём классе Кристина была лидером. Её слушались, если Крис была интересна какая-то тема, а однокашники шумели, то Грейс достаточно было стукнуть кулаком по столу и как следует рявкнуть – все притихали. К слову, интересна ей была в основном география, физика, литература. Также девочка занималась танцами и спортивной гимнастикой, её часто выставляли на соревнования.
* Как уже говорилось выше, Крис была пацанкой и общалась в основном с мальчиками. Больше можно сказать: лет до пятнадцати она мечтала быть мальчиком. Носила мужскую/околомужскую одежду, коротко стриглась и представлялась многим незнакомым людям не «Кристина», а «Кристиан». За своей внешностью Крис в то время совсем не следила, разве что – чтобы грудь видно не было (Грейс её перетягивала бинтами).
* На девочек Крис, впрочем, не засматривалась. Разве что на сестру – Ирэн имела на Кристину огромное влияние и была идеалом женской красоты и прелести. И даже события трёхлетней давности не пошатнули этот идеал – напротив, укрепили. Что же произошло?
* Кристина, честно говоря, не знает толком. Ирэн и родители ушли гулять с собакой, а Кристина ушла на тренировку по латинским танцам, у неё вскоре должны были быть соревнования. Когда девочка вернулась домой, то застала там полицейских, разыскивающих её. Они сказали лишь, что её родители стали жертвами некого серийного маньяка, а её сестра в глубоком шоке. Им очень жаль.
* Несколько месяцев Кристина была в полной изоляции от сестры. Жила одна, за ней присматривали сердобольные соседи. Несколько раз Кристина пыталась пробраться тайком туда, где держали сестру, но её перехватывали. Сказать, что у Крис была тихая паника – значит, не сказать ничего. Девочка плакала сутками напролёт и полностью забила на школу. А когда сестра, наконец, вернулась – Кристина плакала, обнимая её, уже от счастья.
* Медленно, но верно жизнь вошла в новую, но всё же в колею. Ирэн начала работать, Кристина же вела домашнее хозяйство и помогала ей – подрабатывала разносчиком газет, курьером, даже немного подворовывала втайне от сестры, когда было совсем туго. У сестёр Грейс снова никого, кроме друг друга, не осталось.
* В шестнадцать лет Крис узнала, кто на самом деле убил родителей, и кто теперь – её сестра.
* В семнадцать Кристининых лет сёстры сорвались с насиженного места, т.к., за ними снова начали следить.
* В недалёкие пятнадцать лет Кристина бросилась в другую крайность. Из пацанистой девочки, курящей за школой и утягивающей грудь бинтами, она стала неформалкой, тщательно следящей за своей внешностью. Вернее… Как следящей. Холёности в Крис нет и никогда не будет. А вот жажды экспериментов в девушке – хоть отбавляй. Она уже успела проколоть себе губу, бровь и ноздрю, несколько раз покрасить волосы, набить татуировку, побывать в среде панков, готов, эмо и прочей шелупони… Слава богу, сейчас это увлечение схлынуло. «Я – индивидуальность, а не кто-то там из субкультур!», - как говорит сама Крис.
* Вообще девушка склонна к экспериментам, и, возможно, стала бы неплохим стилистом, получив в своё распоряжение целую кучу подопытных кроликов. Ей нравится меняться и менять других, она несётся по жизни стремительно, и жизнь свою хочет прожить ярко. Адреналин в крови – её любимое ощущение, Крис постоянно что-нибудь выкидывает: то на скейтборде прокатится, выделывая опасные для жизни финты, то на роликах, то на мотоцикле, взятом у знакомого байкера, с чудовищной скоростью… Стоит кому-нибудь позвать: «Хей, Крис, а пойдём…», - и предложить очередную безумную идею, как у Грейс в буквальном смысле загораются глаза. Она нежный любитель скейтборда, роликов, мотоциклов (в них она весьма неплохо разбирается), дикой скорости и паркура. Любимое место отдыха для Крис – крыши зданий и лес.
* Влюбчива, романтична. К слову, бисексуальна, пережила сильную влюблённость в девушку.
* Художник – граффер, увлекается латинскими танцами, неплохо поёт.
* Импульсивна, очень эмоциональна. Открыта, дружелюбна, с лёгкостью налаживает контакт с практически любыми представителями человекообразных. Кроме вампиров – их терпеть не может на чисто физиологическом уровне, потому, что…
* Крис начала становиться оборотнем. Все симптомы: чудовищная температура, слабость, изменения в теле… Скорее всего, не за горами обращение.

* Внешность:
Эллен Пейдж.
* Связь с вами:

* Пробный пост:
Было холодно. Небо заволокли сизые тяжелые тучи, напоминающие смрадно-сальные клубы пожарного дыма, за которыми совсем не было видно синевы. Впрочем, Париж и так не блистал особенной яркостью небосклона – исключение составляли сезоны дождей в середине и конце апреля, а также в начале мая – дальше начинались душные грозы. В них тоже была своя прелесть, но уже не было этой пронзительной свежести. К тому же, от постоянной духоты, будто бы преследующей тебя по пятам, у Изабеллы Блэк, девочки, которая сейчас стояла, привалившись спиной к одному из домов в одном из злачных районов Парижа, начинала безумно болеть голова. А если к этому прибавлялась еще и постоянная знаменитая парижская влажность – начинали болеть шрамы на спине, и тогда девочка становилась попросту взрывоопасной. Так, она, однажды, в период таких… Кхем… Недомоганий едва не выцарапала глаз какому-то мужчине, который отпустил в ее адрес парочку блистающих вульгарностью так называемых комплиментов. Впрочем, к счастью,  сейчас до периода взрывоопасности было как до Исландии пешком с верблюдом на спине – на дворе стоял промозгло-влажный февраль. Тихо падал на землю влажный светло-серый снег, липнущий к коже, и, тая, забирающийся под одежду… Сейчас бы в теплое помещение, к камину, в кресло, поджав ноги и обняв острые коленки. Смотреть в пляшущий на потрескивающих дровах огонь, покусывать губы, пить горячий шоколад, а потом, когда огонь немного поутихнет, нехотя подняться, разворошить дрова в камине, и сходить в спальню за пледом…
«Изабелла!».
Одернула себя девочка, и, подняв постепенно немеющую руку, провела обломанными, а потому острыми ногтями по гладкой коже щеки. Щека у девочки совершенно побелела, и почти ничего не чувствовала. Пытаясь вернуть коже хоть какую-то, но все-таки чувствительность, бывшая аристократка укусила себя за щеку изнутри. Рот наполнился солоноватой влагой, и Белла, вздохнув, сглотнула ее – как-никак, и согреться все-таки можно – ведь кровь горячая. Впрочем, девочке уже давно казалось, будто кровь у нее в венах потихоньку остывает… Снова горячей и быстро (слишком быстро) циркулирующей кровь становилась, когда Белла играла на скрипке… Но сейчас играть было бесполезно: было раннее утро, и на улицах Парижа было пустынно, как в школьной библиотеке в субботу вечером, и девочке, поджидая первых прохожих, оставалось только нервически кусать губы, разминать немеющие от холода пальцы (ко всему прочему у Беллы была очень чувствительная кожа – как она только не потеряла, отморозив, какие-нибудь конечности!), и пытаться выпутать из волос оседающий там иней. Волосы у девочки были очень длинные, до талии, и даже чистые (вчера Белле повезло, и она, попав в ресторанчик, уговорила его владельца позволить ей переночевать и даже воспользоваться уборной. Правда, взамен девочке пришлось поухаживать за разбитой параличом женой ресторатора, ну да чего не сделаешь ради теплого ночлега) – на улице с ними было столько мороки! Но обстригать волосы Белла не хотела в память о друзьях детства, Хитклиффе и Кэтрин. Им нравились волосы своей маленькой подружки.
«Хитклифф…».
Белла сильно закусила нижнюю губу. Здесь, на улицах, у нее было маловато времени для размышлений – то полисмены устроят облаву, то какой-нибудь пьяница вломится в подвал, где на время нашла себе приют маленькая скрипачка, и придется спешно уносить ноги… То – самое страшное! – износятся струны на скрипке, и нужно будет искать замену. Каждый раз, когда изнашивались струны, девочка долгое время голодала, а то, как она добывала новые струны – это повесть о том, как закалялась сталь. Нужно было недюжинное упрямство и хитрость, а последнее воспитывалось в девочке о-ей, как не сразу. В конце концов, она была обыкновенным ребенком, которого учили, или пытались научить, что ложь – это смертный грех. Но, несмотря на это – какой парадокс! – именно сейчас Белла размышляла больше всего. И, конечно, львиную дозу ее размышлений занимал Хитклифф, Кэтрин и родители. Но о родителях вспоминать было неприятно: сразу же находили приступы самобичевания в стиле «какая же я идиотка! Сейчас я могла бы спокойно спать в своей уютной постели», - тут Белле становилось еще холоднее. – «А вместо этого…». Поэтому девочка, упрямясь, отметала всякие мысли о родных. Друзья же… Друзья напротив помогали сознанию еще сильнее воспротивиться возвращению. Видеть укоризненные взгляды, видеть, как они несчастливы… Но все-таки…
«Ты бы, наверное, станцевал гопак, чтобы согреться».
Девочку затрясло от несколько нервного смеха, и она, низко опустив голову, подняла лопатки, сильно зажмурив глаза. Под веками плыли красно-зеленые пятна.
«Помнишь, как мы играли тогда, на пустыре? Я тебе однажды спела, и сказала, что сочинила сама».
Белла улыбнулась какой-то совсем взрослой, тусклой улыбкой. В глазах у нее совсем пропал блеск – подступала депрессия… Однако девочка тут же тряхнула головой – в зрачках зажегся нервный огонек.
«Ты тогда не поверил. И правильно сделал».
Белла странно улыбнулась уголком немеющих губ. Странное зрелище: серьезные потускневшие темные глаза, один уголок губ опущен, как будто в невероятной усталости, а второй приподнят, как будто девочка старалась доказать что-то сама себе. Впрочем, так оно и было – доказать, что выживет. Выживет и не сломается.
«На самом деле песню сочинила моя ма…»
Девочка нахмурилась, и, сжав кулаки, впилась обломанными ногтями в ладони. По пальцам потекла кровь, но Белла не особенно это заметила – слишком замерзли руки. Только влажные прикосновения снежинок и оставляли болезненный след.
«Учитель литературы».
Ядовито усмехнулась Белла.
«Как там было… О! Пардон, песнопения отменяются. Да и голос у меня сел, наверное, от долгого молчания».
В конце бульвара показалась невысокая щуплая фигура, кутающаяся в темно-серый плащ. Лицо было скрыто шарфом, но оно и неважно – главное, что в кармане пальто слышался звон монет.
«Начнем».
Присев на корточки, Белла достала из уже порядком обшарпанного футляра для скрипки музыкальный инструмент. Любовно проведя тонкими пальцами по бокам Аль (так Белла называла скрипку. Странно? А что странного? Собеседников у нее не было, за исключением коротких перепалок за еду и место для ночлега, поэтому девочка часто общалась со скрипкой – разумеется, мысленно, в психбольницу ей не хотелось. Хотя там, наверное, тепло…) Белла улыбнулась:
«Ну, что, Аль? Поехали?».
И, вскинув музыкальный инструмент на плечо, нежно провела по струнам смычком. Полилась тихая мелодия - Niccolò Paganini: La Campanella.
Достаточно сложное произведение, особенно для двенадцатилетнего ребенка, и неудивительно, что были ошибки… Но в том и дело – их было куда-а-а меньше, чем должно было быть – чувствовался явный талант… Едва Белла начала играть, как улица начала постепенно заполняться народом – как будто парижане только этого и ждали, эдакого музыкального сопровождения дл своего дня… или нет – увертюры к нему. Но Белла уже не видела и не слышала этого шума – только мелодия, которая, закончившись, перешла в «Реквием по мечте» - любимая мелодия Беллы до недавних пор. Реквием перешел в «Каприз» все того же Паганини… Но тут девочку прервали.
- Браво, юная леди.
Послышался негромкий мужской голос. Резко распахнув глаза, Белла настороженно, как дикий звереныш, загнанный в угол, посмотрела на мужчину, который к ней обратился. Молодой человек – на вид лет двадцати пяти – двадцати семи – с растрепанными черными волосами в расстегнутом пальто сдержанно поаплодировал молодой скрипачке, и, подойдя ближе, бросил в раскрытый футляр Аль пачку бумажных ассигнаций – довольно-таки солидная сумма.
«Я же смогу снять номер в гостинице!»
При мысли о горячей воде и теплой постели у девочки оживленно заблестели глаза. Потеплевшим благодарным взглядом взглянув на мужчину, она улыбнулась:
- Спасибо.
- Талантам нужно помогать – бездарности пробьются сами.
Слегка улыбнулся незнакомец. Щеки Беллы мигом зажглись, ярко, как кумач, и девочка, старательно пряча оживший, влажно блестящий взгляд, быстро подхватила футляр от скрипки, и, на ходу засовывая музыкальный инструмент внутрь, махнула мужчине рукой, прощаясь. Через минуту девочка скрылась в подворотне.